Инопланетянка, Книги

Дикарка

Дикарка

Рассказ ДикаркаЗолотисто-прозрачные лучи солнца   преломлялись в грязной воде большой лужи, сначала вспыхивая яркими сполохами, а потом быстро гасли, как будто эта муть поглощала  их свет. Я замер на какое-то время, без особого смысла рассматривая причудливую игру бликов. Делать мне все равно было нечего, впереди был долгий день, и я без определенной цели гулял по лесу. Это лето у меня выдалось непростым, запутанным и безрадостным. На работе все надоело, и я понимал, что пришло время что-то менять и искать другое место. Делать этого не хотелось, поскольку я знал, что и новое место наскучит через год или два.  Я понимал, что в своем деле я достиг потолка, и вместе с этим достижением пришла и потеря – радости и кайфа.  К смене  профессии я пока не был готов, и что делать дальше я пока не знал. Кроме этого, я недавно расстался с моей подругой Лизой, хотя мне казалось, что именно с этой девушкой я  вполне готов провести всю жизнь. Не могу сказать красивыми словами, что я ее любил, я как-то опасаюсь высокопарности в определении своих чувств. Но  мне было радостно, когда она была рядом, я грустил, когда мы расставались хоть ненадолго, мне нравилось заботиться о ней, и была приятна её забота.

Всё было замечательно в наших отношениях, кроме одного. Почему-то все женщины помешаны на продолжении рода. Почему им для ощущения счастья всегда не хватает орущего  сопливого комочка? Почему-то они считают, то это укрепит семейные отношения. Этот аргумент всегда приводил меня в состояние ступора. Чем именно укрепит? Бессонными ночами? Совместными обсуждениями, какие подгузники нужно покупать? Отсутствием личной жизни на несколько лет? Потом этот милый карапуз вырастает и начинает хамить тебе в подростковом возрасте, от чего женщины хватаются за валерьянку и требуют от тебя «что-нибудь сделать». Во всяком, так происходило во всех семьях, которые я наблюдал в своей жизни. И поэтому я сам никогда не горел идеей продолжения рода, мне нравилась моя жизнь, и я не собирался ничего в ней менять. Я ничего не имею против детей, я прекрасно нахожу общий язык с детьми моих друзей и родственников. Просто я не вижу себя в этой роли, я не хочу брать на себя эту ответственность.  Я боюсь, что я к этому не готов, и даже не уверен, что время моей готовности когда–либо наступит. Я всегда честно объявлял об этом своим подругам, и поначалу они согласно кивали головой. Но как только им казалось, что я перешел в категорию их собственности и расслабился, то неизбежно начиналась одна и та же история. Они хотели детей и начинали меня уговаривать, убеждать, требовать, ставить ультиматумы. Я всегда уходил. И каждой следующей подруге я еще более основательно и серьезно разъяснял свою позицию в этом вопросе. Ничего не помогало. Спустя какое-то время, все они заводили разговор о детях. Мне казалось, что с последней моей девушкой я смогу избежать этой проблемы, но, увы, как всегда я ошибался. Я расстался с ней, но это был тот редкий случай, когда это расставание причинило мне немалую боль. Впервые я даже задумался, а может быть, бог с ней, моей позицией? Мне нужно было разобраться в себе, и я решил взять долгий отпуск и уехать в тихое место, где смогу все спокойно обдумать.

Я уехал далеко в область, где нашел необычайно красивое место.  Я снял комнату у местной жительницы, Клавдии Петровны.  Она, осмотрев меня цепким оценивающим  взглядом, одобрительно хмыкнула и велела звать ее без церемонии бабой Кланей, её так звали все в деревне. Баба Кланя была  вполне крепкой дородной старухой,  с бешеной энергией и строгими принципами. Единственной ее слабостью были плиссированные юбки, коих у нее было великое множество. Когда я как-то спросил, почему она носит только такие юбки, она слегка смутилась, и, потупив глаза,  кратко ответила: «Красиво!»

Дом бабы Клани  подкупил меня тем, что стоял на пригорке над рекой. Вид, который открывался из моего окна, был настолько свободным и просторным, что мне стало казаться, что все мои депрессивные мысли стали незаметно утекать на эти просторы. Тем более, моя хозяйка оказалась прелюбопытной старушкой, склонной к долгим неторопливым беседам. Мы чаевничали по вечерам за большим столом в саду, обсуждая всё, что приходило в голову, конечно, в основном на житейские темы.  Надо сказать, это общение шло мне на пользу, потому что баба Кланя умела как-то внятно, хотя и примитивно, объяснять многие сложные вопросы. Может быть, это был период, когда мне как раз и хотелось простых объяснений.  Она прожила непростую жизнь с запойным мужем, который ее регулярно и охотно поколачивал. Она называла его чалдоном, это у нее было такое ругательство, которое вмещало в себя множество понятий, такие, как  «оболтус, бестолочь, бесполезный человек». Я спросил у Клани, зачем же она терпела такие мучения всю свою жизнь.

—   Детки, —   спокойно ответила она. —   Куда бы я подалась со своими детками, их у меня трое было. Вот и терпела.

Эта история почему-то добавила мне убежденности, что дети – это гири, которые  ограничивают наши возможности. Тем более, чуть позже я узнал, что дети ее разлетелись и с тех пор больше в родном доме и не показывались.  Я полюбил  бесцельно бродить по лесу,  отыскивая укромные поляны и тайные лощины. Так было и на этот раз. Я нашел эту забавную лужу, и, присев на поваленное дерево,  бесцельно смотрел на воду. В какой-то момент мне почудилось, что я не один. Что-то зашуршало в кустах, и оттуда вышла девочка. Спутанные волосы, густая челка,  редкие крупные веснушки, рассыпанные в беспорядке по лицу.  Она, прищурившись, настороженно рассматривала меня, казалось, готовая в любое мгновение сорваться и снова исчезнуть в лесу.  Я постарался улыбнуться как можно дружелюбнее, чтобы не напугать ребенка. Но дитя и не думало пугаться.  Она вдруг что-то увидела на земле, совсем рядом со мной и  зашипела:

—   Замри, ты его сейчас раздавишь!

—   Кого?

—   Да не ори ты так, ведь напугаешь, —   с отчаянием прошептала странная девочка. —   Ведь улетит сейчас. Откуда ты взялся здесь, верзила!

—   Девочка! —   возмутился я. —   Тебе никто не говорил, что с взрослыми так не разговаривают? И кого я напугаю?

—   Всё улетел! Жука ты напугал, взрослый.  Это же усач, я знаешь, сколько за ним охотилась? Где я теперь буду его искать? —   мрачно выдохнула она и повернулась ко мне. —    Ну и как с тобой после этого мне надо разговаривать?

—   Вежливо, по меньшей мере.

—  Нормально! Ты мне жука спугнул, а я буду с тобой вежливо разговаривать, —   фыркнула она возмущенно, а потом добавила. —   Эх ты, я его столько времени уже искала, а ты…тоже мне, взрослый он.

Она хотела что-то сказать, но потом махнула рукой, словно решила, что мне бесполезно что-либо объяснить. Она развернулась и стремительно исчезла в густых зарослях кустарника,  так как и появилась.

Ошарашенный  таким странным общением, я решил вернуться домой и узнать у бабы Клани, что это была за девочка. Я рассказал  о встрече в лесу и описал девочку.

—   А-а, —   не удивилась баба Кланя. —   Так это была Ирма, ты не обижайся на нее, она же совсем дикая.

—   Что значит «дикая»?

—   А вот то и значит.  Она в основном в лесу живет сама, вот и дуреет девчонка.

—   Как это в лесу? А родители у нее где? Сирота что ли?

—   Почему сирота? Тогда бы её отправили бы в детдом. Мать у нее есть. Хотя с такой матерью и впрямь сирота. Зинка, мать ее, пьет беспробудно. Вот за девчонкой и нет никакого догляда.

—   А мать пьет почему?  Случилось что-нибудь в жизни? Какая-нибудь трагедия?

—    Вот вы в городе у себя взяли моду, выдумывать горе, с которого человек пьёт.  Для того  чтобы человек пил не всегда нужно, чтобы что-то случилось. Многие пьют как раз с того, что ничего не случилось. Зинка пьет, потому что пьет. Нет, и не было у неё никакого горя. В молодости девка как девка была. Ничего особого в ней не было. Ни красавица, но и не уродина. Ума большого не было, но и дурой не назовешь, восьмилетку-то закончила. А потом пошло поехало, дояркой идти не схотела, а училкой не взяли.  Лучшие парни на деревне ее не привечали, а другие ей не по нраву были. Гонору у девки было много,  вот её горе. А жизнь-то, она гонор-то обламывает, ой, как ломает. Вот и Зинке указали на её место.Но замуж-таки вышла она. Парень ей достался тихий, неприметный. Ребятенка она родила почитай через год, да и тут свой гонор выказала, обозвала девчонку каким-то кошачьим именем Ирма, вся деревня потешалась. Да только не сладилось у них, с пареньком-то этим. Поедом она его ела, да так загрызла, что он сбежал. Алименты платит, правда, исправно. Вот на них и Зинка пьет, как получит, так сразу загуляет. Деньги закончатся, сидит дома тихонько, ждет  деньги, и опять пьет напропалую. Девчонке-то немного достается, да и жизнь такая не в радость. Вот она и сбежала в лес, живет почитай всё время в сторожке.  Матери-то до этого дела совсем нет. Так и одичала совсем девка-то, как звереныш стала. Людей дичится, ни с кем не знается, да кажется ей  никто и не нужен. Бегает по своему лесу, там-то ей хорошо.

—   А как же школа? Девочке, наверное, лет 10

—   Да уж поди все 12 есть. Я-то и не упомню, когда она родилась. Как же, ходит она в школу, это как положено, у нас с этим строго. Вот по осени и пойдет снова. Уж как учится не знаю, но в школу ходит. Только сейчас не знаю, как будет. Витька-то, муж бывший Зинкин, помер, говорят, на своем–то Севере. Зинка уже несколько месяцев в дурном загуле. А про девчонку-то совсем забыла. А дитёнок-то хороший, славный. Жалко её, никому-то не нужна.

 

Женщина посмотрела на них стеклянными глазами, икнула и попыталась что-то сказать. На ней была грязная кофточка, украшенная затейливыми розовыми полосками. Рваная короткая юбка открывала жилистые ноги в грязных разводах, которые были щедро украшены синяками и ссадинами. Женщина, очевидно, была не лишена  своеобразного чувства вкуса, потому что на ногах у неё красовались резиновые шлепанцы ядовитого розового цвета.

—   Чё надо? —  конвульсивно икнув, спросила она.

—   Да, в общем-то, ничего. Я обещал вашей дочке принести книжку. Вот принес.

—   Молодец, —   икнув, похвалила она меня. —   Принес, а теперь ступай с богом. Не до тебя. Дел у меня много..

Она замялась на секунду, тупо осмотрелась как бы в поисках тех дел, которым ей нужно было заниматься. Не найдя ничего подходящего, она махнула рукой.

—  Я насчет  Вашей девочки хотел поговорить.

— Не, говорить не надо. Неспособная я сейчас говорить.  Видишь, горюю я. А дочка у меня хорошая. А я у неё мать хорошая.  Очень хорошая. Улавливаешь? —   кривя губы, нетвердо сказала она, с трудом выговаривая слова. —   Так что вали отсюда, положь книжку вот сюда и вали.

Поняв, что с ней бесполезно разговаривать, я вышел, прикрыв за собой дверь. Девчонка меня заинтриговала. В ней была неожиданная смесь  вроде бы несовместимых свойств. Испуганная настороженность, как у олененка, готового в любой момент сорваться и стремглав унестись. И нахальная дерзость, как у рассерженного волчонка,  готового  свирепо впиться в тебя крепкими молодыми зубками. Я несколько дней бродил по лесу, надеясь. Что рано или поздно я на нее натолкнусь. Так и произошло. Я увидел ее на поляне, где она, лежа на животе, сосредоточенно наблюдала за жизнью муравейника. Увидев меня, она подскочила, но я жестом остановил ее.

—   Я тебе не помешаю. Мы с тобой уже встречались.

Она молчала, ничем не показывая своего отношения или намерений.

—   Ну, давай  хотя бы познакомимся.  Меня зовут Клим.

—   Ой, не могу, —   нахальная девчонка закатилась дробным смехом. —   Что-то это у тебя за собачье имя такое?

—   Почему это собачье? Нормальное мужское имя, —   почти обиделся я, и, не удержавшись, ехидно сказал, —   а у тебя самой-то тоже какое-то кошачье имя.

—   Ой, ты уже знаешь, —   удрученно сказала девица. —   Правда, гадость, а не имя?

—   Ну почему же сразу гадость? —   великодушно ответил я, —   мне нравится.

—   Это ты так смеешься надо мной? —   с подозрением глядя на меня, осторожно  спросила она.

—  Нет-нет, мне правда нравится.

—   Я тебе верю. А хочешь, покажу гнездо, из которого кукушка выбросила яйца и засунула своё яйцо.

—  А ты откуда знаешь?

—   Как откуда? Я сама видела, —   возмутилась девица, и хвастливо добавила. —   Только у неё ничего не вышло, там было невысоко, и яйца попадали на мягкую кучу. Одно только разбилось, а остальные я положила в гнездо. Залезла на дерево и положила обратно. Правда, кукушонка тоже оставила.

—   Ну, насколько я знаю, он потом все равно выкинет других птенцов.

—   Да ты что? Вот гад! —   возмутилась девочка и доверчиво спросила. —   А что же мы теперь с ним будем делать.

—   Что значит мы? —   озадачился я и твердо добавил. —   Лично я с яйцом кукушки ничего не собираюсь делать.

—  Вот, ты тоже гад! —   гневно сказала она. —   А так с виду, хорошим кажешься.

—   Почему это кажусь? —   Эти американские горки её настроения и отношения выбивали меня из колеи. Я откровенно не успевал за переливами ее эмоций.

—   Ну, если ты хороший, тогда пойдем выкидывать яйцо, —  умильно заглядывая мне в глаза, проговорила она.

—   Прекрати свои дурацкие манипуляции! —   возмутился я. —   По-твоему,  получается, если я выкину яйцо, то я – хороший человек. Если не выкину, то – плохой.

— Конечно! –  категорично заявила девочка и вдруг с любопытством спросила. — А «манипиляции» —  это что такое?

Я как мог обстоятельно объяснил ей значение слова. Она внимательно выслушала, несколько раз повторила это слово, беззвучно шевеля губами, как будто пробуя его на вкус. Её настолько увлек мой нехитрый рассказ, что она совсем забыла о кукушечьем яйце.  Эффект переключения внимания был заметный и я решил сделать доброе дело и рассказать ей об элементарных нормах поведения девочки в приличном обществе.  Она зачарованно слушала, что я даже начал втайне гордиться своим даром убеждения.  Как вдруг она неожиданно спохватилась, всплеснув руками и причитая, что всё на свете из-за меня пропустила.  Продолжая ругаться, какой я гад и как я ей надоел, она стремительно умчалась, а я по инерции продолжал говорить. На другой день я встретил ее в лесу,  но девочка даже не удостоила вниманием. Увидев меня, она фыркнула и исчезла в зарослях.

Пока я страдал в глуши, сам собой решился вопрос с работой. До меня дозвонился давний знакомый, который предложил участие в интересном проекте. Риски есть, сказал он, но будет интересно и финансирование достойное. То, что он рассказал, было в высшей степени любопытно, и я решил съездить в город на несколько дней, чтобы окончательно всё обсудить.  Мне пришлось задержаться подольше, потому что нужно было уволиться, и  провести несколько важных встреч с  новым начальством. Всё было замечательно, я воодушевился, но при этом поставил нахальное условие догулять свой отпуск. Поскольку я им был очень нужен, они согласились, и я вернулся в деревню. Где и узнал все последние новости.   Зинка  умерла.  Вот так просто, выпила лишнего и умерла во сне. Никто особенно не горевал, давно было понятно, что рано или поздно это случится. Всем было жалко Ирму, которую сразу отправили в детский дом. Через два дня после похорон приехала хмурая тетка из опекунской комиссии, которая сказала, что бумаги уже все оформлены, и она забирает Ирму сразу с собой. Попытки моей дикарки скрыться в лесу ни к чему не привели, ее нашли и, несмотря на ее крики и вопли, увезли. Баба Кланя почти все время не разговаривала, только тайком плакала. Я тоже чувствовал себя ужасно, хотя понимал, что ничего сделать не смогу. Мы старались не смотреть друг на друга, избегали вечернего чаепития и разговоров. Как-то раз старуха подошла ко мне, несмело тронула за плечо и неуверенно сказала:

—   Слышь, чё думаю? Может попросить ее на несколько дней из детдома-то?

—  Как это попросить?

—   Ну, как бы на побывку. Пусть дитенок-то хоть отойдет на несколько дней. Может ей полегчает хоть немного. Ну, нехорошо это, не по-людски, вот так взять от полной вольницы и запихнуть в казарму. Пропадет она там, вот помяни мои слова, как есть пропадет.

Я хотел сказать, что в этой идее нет ни капли здравого смысла, ни пользы. Ну чем ей эти несколько дней помогут, только душу разбередят. Но почему-то не стал ничего говорить, а на другое утро,  сердясь  на себя, поехал в детский дом.  Баба Кланя суетясь, сказала, что заведет тесто и к нашему приезду налепит пирожков. Я не рискнул сказать ей, что мне никто не отдаст девочку, и я поехал только для очистки совести, чтобы узнать, как она там прижилась.  Ну и потому что соскучился. Я сразу направился к директору, которая оказалась довольно приятной женщиной средних лет. Я представился, объяснил цель своего приезда  и стал расспрашивать, как девочке живется. Не успел он открыть рот, как дверь с треском распахнулась, и в кабинет ворвался смерч, Ирма.

— Ну, ты где был так долго? — захлебываясь слезами и судорожно размазывая их по лицу, рыдала она. – Я же ждала, ждала. Я чуть не умерла здесь. Мне  было так плохо. Ты меня прямо сейчас заберешь? Мы же можем сразу уйти? Я не буду ничего забирать. У меня здесь ничего нет. Пойдем же скорее.

Я беспомощно посмотрел на директора, не зная, что сказать. Я совершенно не собирался ее забирать, я не мог ее забрать. Даже если бы я захотел, ни один нормальный директор не отдаст ее мне и будет совершенно прав. Но как объяснить эти правильные взрослые правила несчастной заплаканной девочке я не знал. Я что-то растерянно начал мямлить, что надо подождать.  Услышав мои слова, она зарыдала еще горше, бормоча, что она здесь умрет, она больше не сможет выдержать здесь ни одного дня, ни одного часа. Я начал соображать, и надо сказать то, что постепенно и неуклонно созревало в моей голове, мне совсем не нравилось. Я, честно говоря, даже не знал, что буду делать. Я знал только одно, оставить ее здесь я не смогу. Я решил, что нужно попытаться уговорить директора отпустить ее хотя бы на время, ну хотя бы к бабушке. Я подумал, что в случае чего, баба Кланя сойдет за бабушку. Директор все время наблюдала за нами, ничего не говоря и, по-моему, совсем не удивляясь, наверное, уже привыкла к таким сценам. Потом она сказала:

—   Вы знаете, у меня есть мысль. Если ты, Ирма, перестанешь так громко рыдать, то я расскажу вам мою идею.

Ирма всхлипнула, но рыдания мгновенно прекратились. Мы оба с надеждой смотрели на директрису.

—   Нас срочно закрывают на карантин, нашли проблемы, но  эти детали вас не касаются. Всех детей будут распределять по другим домам на это время, но мы не ожидали новую воспитанницу и с ней пока проблема, мы не можем подыскать ей место. Я могу попытаться договориться, чтобы ее разрешили это время  вернуться домой, к вам в деревню. Но обязательно нужно, чтобы был кто-то хотя бы далекий родственник, бабушка, хотя бы двоюродная, или тетя.

—   Будет бабушка, —   твердо сказал я. —   Бабушку сделаем легко.

Директриса несколько опешила от моей формулировки, но ничего не сказала, очевидно, к такому она тоже привыкла. Только, сказала директриса, вы должны знать, что во-первых может не получиться, во-вторых она приедет к нам с проверкой, как живется ребенку.  «Ребенок» только сопел, стараясь нечем не испортить ситуацию, она как чувствовала, что сейчас лучше помолчать. Мне пришлось оставить Ирму на время, на этот раз она услышала мои увещевания. Я вернулся в деревню, объяснил бабе Клане ситуацию. Она не рассуждала долго, отправилась в сельсовет и вернулась с какой-то бумажкой. Кратко сказала, что выбила из Петьки (то есть председателя сельсовета Петра Игнатьевича) нужную фальшивую бумажку, подтверждающую, что она приходится  двоюродной бабушкой  гражданке Ирме Никоновой.  Всё как положено, с подписями и печатями. Потом она также без лишних разговоров пошла переодеваться, чтобы ехать со мной в детский дом для  «пущей убедительности». Когда она вышла из своей комнаты я замер. Она встала неподвижно и спросила: «Ну как? Впечатляет?». Еще бы нет, высокая дородная старуха в зеленой плиссированной юбке и с потрепанным ридикюлем в руках могла впечатлить кого угодно. Но я решил, что  в нашем случае более важна официальная бумага, нежели наш вид. Я был прав, все прошло хорошо. И мне было даже приятно, что парадный вид  двоюродной бабушки наконец-то вывел невозмутимую директрису  из её привычного состояния «я-привыкла-ко-всему–на-свете».

Когда мы уже уезжали, директриса  вдруг спросила, женат ли я, есть ли дети. Услышав ответ, она  хмыкнула и спросила, а не думал ли я когда-нибудь об усыновлении. На что я до неприличия поспешно сказал, что вот об этом я уж точно никогда не думал, и даже думать не собираюсь. Она хмыкнула еще раз, но как-то подозрительно весело. Было похоже, что и с такими ответами она уже многократно сталкивалась. Мне совсем не понравился ни наш разговор, ни ее реакция, но было не до этого, Ирма торопила меня поскорее уехать и больше не дала возможности говорить. Чему я был рад,  поскольку к таким разговорам я не был готов. Так Ирма вернулась домой на целых две недели.

Несколько дней она была паинькой, и мы с бабой Кланей начали на нее настороженно поглядывать, уж очень это было подозрительно. Но потом она не выдержала и ранним утром сбежала в лес. Мы выдохнули с облегчением, с ребенком было все в порядке. Вернулась вечером, грязная, счастливая и вывалила на стол найденные богатства – жуков, ягоды, шишки, пару грибов. Сначала поглядывала виновато,  а потом, поняв, что взбучки не будет, начала радостно тараторить, рассказывая, где была и что видела.  Время шло, и приближался тот день, когда ее нужно будет возвращать обратно в детский дом. Баба Кланя начала мрачнеть первой, нам поначалу было некогда, мы в упоении носились по лесу. Потом эта мысль стала доходить до меня и в один из дней это осознала сама Ирма. Она ознаменовала свое осознание таким воем, что сбежалось полдеревни.

Директриса, как и обещала, приехала с проверкой.  Она всё внимательно рассмотрела, пообщалась с Ирмой, которая ради такого случая даже прилизала свои лохмы.  Она осталась довольна увиденным. Я предложил отвезти ее обратно на машине до райцентра. По дороге, она сказала в пространство, даже не глядя на меня, что девочка очень хорошая, ей не место в детском доме, даже самом хорошем. Никому из детей там не место, но этому ребенку это точно противопоказано. Я молчал. Тогда она продолжила, говоря, что для ребенка ее возраста есть возможность опекунства. Усыновить ее у меня не получится, а вот оформить опекунство шансы есть. Можно хотя бы попробовать, она может подсказать, что и как надо делать. Конечно, если я сам этого хочу. И тут я сказал то, что давно уже знал. Что, конечно, хочу.

Вечером я сообщил эту новость бабе Клане. Она, охнув, присела на табуретку и сказала:

—   Я  говорила о добром деле. А не о большой глупости.

—   Ничего себе, доброе дело. Взяли на время, она побегала немножко, и мы вернули ее обратно,  –  защищаясь, сказал я.

—   Да ты хоть представляешь себе, мил человек, что это значит, ребенка растить? —   тихо спросила она.

—   Понятия  не имею, —   честно признался я. —   Но! Во-первых, позвольте заметить, что я сам был ребенком, и знаю, как они растут на личном примере. Во-вторых, не такой она уже ребенок. Уже легче, что с пеленками и бутылочками возиться не нужно, потому что грудничком я себя уже точно не помню.

—   О, Господи! И ребенок дикий, и папаша  чалдон.

—   Ну, вот, —   бодро сказал я, —   поэтому мы будем легко находить общий язык.

Баба Кланя меня не одобряла, но пирожками стала кормить с удвоенной силой. Хотя, честно говоря, я откровенно трусил и не представлял себе, как все устроится. Единственным моим сильным аргументом и козырем была тетка.  Она недавно  вышла на пенсию и маялась от безделья.  У нее было педагогическое образование, правда, всю жизнь она проработала музыкальным работником в детском саду, но по диплому она была учительницей истории.  Я позвонил ей, и она пришла в восторг от того, что у нее будет такое полезное дело, заниматься воспитанием юного поколения. Она сказала, что если бы был мальчик, она бы ни за что не согласилась, а вот девочкой она будет заниматься с удовольствием. Я не стал ее пока разочаровывать. Осознание того, что лучше был бы мальчик к ней придет чуть позже, а пока мне важно было заручиться ее поддержкой. Мне еще предстоял разговор с самой Ирмой, его я отложил напоследок.

Такой бури восторгов моей персоной и воплей счастья я никогда не испытывал в своей жизни.

— Ты не боись, я тебе обещаю, что буду себя вести как…… как…, — она запнулась, подбирая то слово, которое должно было выразить степень обещанного преображения, и вдруг засияла, найдя, наконец, нужное слово, — ну, как ангел! Пойдет?

Она с тревогой всматривалась в мое лицо.

— Пойдет, —   бодро сказал я, хотя  с трудом верил в обещанное чудо. —  Только ты должна понимать, что у меня может ничего не получиться. Вряд ли они мне так охотно отдадут тебя. Я же не женат, а там потребуют полноценную семью. И я тебе честно скажу, что жениться  даже ради тебя я не намерен. А учитывая наши обстоятельства, я подозреваю, что мне придется жениться на этой тетке из опекунского совета.

— Не ной, — беспечно отмахнулась Ирма.  — И не боись, не получит тебя эта страхолюдина. Отдаст, как миленькая. Я ей такую жизнь устрою, не обрадуется. Она  у меня попляшет, уж  я постараюсь, так что отдаст. И еще спасибо тебе скажет.

— Что это за слова «воет, ноет», — возмутился я. — Давай договоримся, что ты будешь говорить на человеческом языке.

Ирма насупилась и отвернулась. Шумное сопение говорило о том, что мой ангелочек близок к ядерному взрыву.

— Ну, ты что, обиделась?

— А что ты лаешься? — обиженно пробурчала она, не поворачивая головы. — Я же не нарочно, я же не знаю как надо. Лается он! Сначала скажи как надо. А потом уже гунди.

Я вздохнул и в который раз подумал, что жизнь  теперь у меня будет трудной. И коварная мысль пришла в голову, что может быть, я сейчас совершаю самую большую ошибку в своей жизни.

— Хорошо,  давай мириться, согласен, что я был неправ. Что же это у нас будет, если наша жизнь еще не началась, а мы уже ругаемся.

— Ладно, мир, — уже более  дружелюбно сказала она  и  уже деловито добавила. – Ты только это, когда будешь меня воспитывать, не ори на меня, а то я сразу тупею. Теперь мне можно пойти погулять?

—   Иди,  —   важно сказал я, вдруг сообразив, что она спрашивает разрешения впервые за все это время.

У двери она неожиданно обернулась, звонко  хлопнула себя по лбу и сказала:

— Во, гадство, совсем забыла!

Она со всех ног кинулась ко мне, с разбега больно боднула меня головой в живот, изо всех сил прижалась, так что я задохнулся и никак не мог вздохнуть. Так постояла минуту, потом подняла на меня  свои  синие глазищи, всунула мне что-то в руку и, покраснев, сказала:

— Вот, это тебе. Подарок! Он очень красивый! Я очень хотела его себе оставить, но раз ты сказал, что мы теперь должны делиться друг с другом, то держи.  Отдам тебе так  уж и быть…

Оторвалась от меня и стремительно унеслась. Я со всхлипом наконец-то вздохнул и разжал руку. На ладони лежал дохлый гигантский жук, тот, которого она так мечтала поймать в день нашей первой встречи в лесу. И в это момент я понял, что жизнь у меня будет бодрой и увлекательной, по крайней мере, познавательной. И еще в этот момент я осознал, что это, похоже, самая большая ошибка в моей жизни. Но самая прекрасная и замечательная ошибка, которую я только мог совершить.

Меню