Инопланетянка, Книги

Ясочка

Ясочка

Мы никогда не знаем, какое мгновение может изменить нашу жизнь навсегда.

Ангелина  растерянно смотрела на  врача, не зная,  что он от нее добивается и что она должна сказать в этой ситуации. А ситуация у нее была не простая, ох, какая непростая.  Несколько минут назад  пожилой врач, хмурясь и покашливая в прокуренные усы, сообщил ей, Ангелине печальное известие. Ее мачеха умерла от послеродового осложнения. К сожалению, иногда  так случается. Нечасто, но сами понимаете, у роженицы и здоровье было слабое, да и возраст, сами должны понимать. «Что правда, то правда», отстраненно подумала про себя Ангелина. В последние годы болела мачеха часто и подолгу, и  про возраст ее доктор правильно сказал, ведь отец женился на ней пятнадцать лет назад.  И все эти годы мачеха мечтала, чтобы у них был свой ребенок. Она так и говорила отцу, что им нужен «собственный родной» ребенок. Можно подумать Геля неродной ребенок! Самый что ни на есть собственный, ну, только для отца, конечно, Геля была его дочерью от первого брака. Гелю она сразу невзлюбила и всё уговаривала отца отдать девочку в детский дом. Всё  время заявляла, что сама вскоре родит ему наследника. Только это «вскоре» затянулось на долгие десять лет. Ну, вот и подарила, как мечтала.  Только   наследницу, да и отец не дождался, умер за два месяца до родов.

Ангелина погрузилась в свои невеселые мысли, и почти не слышала, что   говорил доктор. Да он это и сам понял по её отстраненному виду,  и громко повторил:

—  Так что с ребенком  будем делать?

—  А что с ребенком надо делать? Зачем с ним что-то делать?  — испуганно спросила Геля

— Ну, так решать надо. Или мы его оформляем в дом малютки или вы его забираете.

—  Как я его могу забрать?  А зачем он мне? —  испуганно спросила Ангелина.

Врач откровенно вздохнул, поняв, что надо будет объяснять все заново. Девушка  или подавлена горем, или просто бестолкова. Скорее второе,  на горе ее поведение было явно не похоже. Он взглянул на неё внимательнее. Вроде бы молодая, но возраст сложно понять, может, лет  двадцать, а может и все тридцать. Худая, нескладная фигура, бесцветное лицо, словом типичная кандидатка в старые девы.  Единственно, что было в ней ярким — так это глаза, карие  и ясные. Она постоянно  нервно теребила пуговицы у кофточки, и напряженно хмурила брови, когда ее что-либо спрашивали. Еще его раздражало, что она все время смотрела вниз. Ответит на вопрос и снова опускает глаза. Врач еще раз вздохнул и  спросил:

—   Простите, я не спросил сразу, как Вас зовут?

—  Ангелина, —  застенчиво ответила девушка  и торопливо добавила, — можно просто Геля.

— Ну, так вот, Геля, Ваша мать…

— Мачеха, —  тихо, но твердо поправила девушка.

— Хорошо,  ваша мачеха настаивала на том, чтобы вы забрали ребенка и оформили над ним опекунство.

—  Я не могу, —    упрямо сказала  бесцветная девушка.

—  Почему?

—  Не могу и всё тут.

— Послушайте Геля, — устало сказал врач. — Если не можете, то и не возьмете. Но ваша мать, то есть мачеха, оставила письмо для вас. Она сама уже не могла ничего писать, просто надиктовала медсестре. Но очень просила, чтобы мы вам передали, а вы обязательно прочитали. Всё повторяла, что там что-то очень важное. Так что возьмите, прочитайте его, подумайте, а завтра придете и скажете мне, соглашаетесь на опекунство или я начинаю оформление документов в дом Малютки.  Я подожду до завтра.

— Не надо ждать. Я не приду. Оформляйте, — сказала девушка, отводя глаза в сторону.

— Может быть, вы хоть на девочку посмотрите? — сделал последнюю попытку доктор.

— Не буду  я на нее смотреть, зачем мне это? — вскинулась девушка.

— Ну, ладно, сдаюсь. Уже понимаю, что мне вас не уговорить. Но хоть письмо-то возьмите.

— Оно мне  тоже не нужно.

— Ну,  а мне так и подавно ни к чему, так что берите и ступайте. Кстати, у девочки такие же карие глаза, как у вас.

Девушка что-то невнятно пробормотала в ответ, но доктор ничего не расслышал. Он вздохнул, огорченный. Ему искренне было жалко  новорожденную, на редкость крепкую и хорошенькую  девочку.  Жалко такую лапушку было отдавать в дом малютки. Ведь угробят, как пить дать, угробят.  Он снова вздохнул. Добрый  доктор искренне считал каждого здорового  новорожденного своим  собственным достижением.

 

Ангелина вышла из кабинета и, по привычке опустив голову, медленно пошла к выходу.  Ей хотелось поскорее уйти из этого места и как можно быстрее забыть всю эту историю. Дойдя до лифта, она нажала на кнопку, и встала чуть в сторонке, стараясь никому не мешать.  К лифту подошел мужчина, но она не видела его лица, только ботинки.  Ангелина  так и держала письмо мачехи в руке, и это ощущение было неприятным, как будто она держала не листок бумаги, а скользкую липкую лягушку. Но она не знала, куда его можно было выбросить,   и поэтому пока продолжала  сжимать  в руке. «Это не страшно», думала она. «Можно и потерпеть, больше терпела. Вот дойду до улицы и выброшу в первую же  урну».

Теперь это не имело никакого значения. Она знала только одно, теперь она свободна. Свободна. Это непривычное пьянящее слово, как дурман. Спустя столько лет унижений и вражды, она свободна. Нет ненавистной мачехи,  которая отравляла ей жизнь. Нет безвольного отца, который млел от молодой жены и ни в чем ей не смел перечить.

Геля помнила тот день, когда она впервые появилась в их доме. Высокая, рыжая, яркая. Геля долгое время не могла понять, чем же прельстил такую яркую женщину ее отец. Самый обычный инженер, неприметной внешности, уже начинающий лысеть, к тому же намного старше. Отец суетился вокруг нее, не зная, куда посадить и чем еще угодить. С этого момента он так всю жизнь и просуетился,  ублажая свою ненаглядную.

Став постарше, Геля поняла, почему Тамара выбрала отца. Та приехала из маленького провинциального городка, набитого невестами, как бочка мелкой килькой. Она твердо решила попытать счастья в большом городе, но довольно быстро поняла, какой невеселый путь ожидает провинциалку без денег и связей. Она сражалась за свое место под солнцем  с отчаянностью дворняжки, которой надо выжить в большой своре.  Но силы были неравны, стая таких же голодных до счастья провинциалок была слишком велика. И вот уже, когда она бездомная и никому не нужная, почти сдалась, появился в ее жизни он, отец Гели. Ее спаситель. Не красавец, не богач. Но у него была квартира, хороший заработок и машина. Для  неизбалованной Тамары этого было достаточно для полного и безоговорочного счастья. И еще она очень скоро поняла очень важную вещь. Этот немолодой человек  любил  её, искренне и беззаветно.  Тамара была разумной девушкой. Трудная  жизнь научила ее быть благодарной судьбе даже за маленькие подарки. А это был  не просто подарок, это был щедрый дар, и она не собиралась его упускать. Она трезво рассудила, что раз ей не достался богатый принц, то надо держаться  за то, что есть.  Иначе можно и этого лишиться, а тогда уже точно на улицу, возвращаться ей было некуда.  И она держалась за свое счастье, руками и зубами. Только у нее было своеобразное понимание того, как  это нужно делать.  Первым делом она решила избавиться  от  Гели, дочери мужа от первого брака.

Отец любил дочку, всегда баловал, и они жили на редкость дружно. Ее родная мать умерла через несколько лет после ее рождения и отец старался сделать всё, чтобы девочка  не чувствовала этой утраты. Даже  его стремление  жениться было больше  попыткой найти ей мать.  Он встречался с несколькими женщинами,  одной даже уже сделал предложение. Но буквально через несколько дней  после этого встретил Тамару, и всё.  Пропал!  Он забыл обо всем и всех на свете.  Только Томочка, всё ради Томочки, только так, как хочет Томочка.  Он понял, что оказывается, никогда не любил раньше, и это последнее чувство   залило и затопило его. Он перестал замечать даже Гелю. Правда, когда Томочка завела разговор, что надо бы девочку  определить в интернат, он уперся. Томочка терпеливо объясняла ему, что когда  родится их собственный, он выразительно подчеркивала голосом  « родной»  ребенок,  девочка будет ревновать к малышу. Тут она хмурилась, и, понизив голос, многозначительно добавляла, «мало ли что сложному подростку придет в голову». Но отец не сдавался, отнекивался и говорил, что когда  ребенок появится, тогда они и будут решать.

Но поскольку ребенок так и не появлялся, Тамара оказалась в тупике. Других доводов избавления от  падчерицы  она не нашла и  поэтому всю бессильную  ярость от бездетности направила на бедную Гелю. Вот тут уж она отыгралась вволю. Отец по работе  был вынужден часто уезжать в командировки, и   беззащитная Геля оставалась во власти  Тамары.   Надо отметить, Тамара ее никогда не била, даже не шлепнула ни разу. То ли брезговала прикасаться к ней, то ли понимала, что это не понравится мужу. Она изводила ее  словами, презрительным тоном голоса, наказаниями и запретами.  Геля сначала пыталась робко жаловаться отцу, но он даже не слушал ее. Отмахиваясь и сердясь, он говорил ей, что она сама столько времени мечтала, чтобы у нее появилась мама. А теперь, когда он сделал всё так, как она хотела, она начала капризничать.  Он списал всё на подростковый возраст и на этом успокоился. Геля, поняв бесполезность своих попыток, перестала ему жаловаться, а отец  обрадовано решил, что всё наладилось, и дочка привыкла к Томочке.

Шли годы, Тамара со временем блекла,  в последние годы она заметно подурнела. Ее надежды на появление ребенка становилось все призрачнее. Отец стал явно  остывать к ней. Он уставал всё больше и больше, очевидно, сказывался возраст. Но Тамара не поняла, что ее безграничная власть над мужем таяла, и продолжала  ныть и убеждать его, что Гелю надо куда-нибудь отправить. Надо признать, что  она это делала  больше по привычке, даже сама не понимая, зачем ей это нужно.  Жизнь их была спокойна, налажена. Муж не собирался ее бросать, в этом она убедилась уже давно. Да и Геля ей не мешала, а даже наоборот, дом почти полностью держался на безропотной падчерице.  Какое-то время она даже перестала ее изводить, чему Геля была несказанно рада.

Так что Тамара доставала своими уговорами мужа,  даже не задумываясь. А вот его—то как раз эти разговоры начинали злить всё больше и больше. Он начал постепенно понимать свою вину перед  дочерью, и его это мучило все больше и больше.  Поэтому, когда  жена заводила эту тему, он мрачнел и даже несколько раз сорвался на крик.  Тамара  испугалась, решив, что это падчерица настраивает  потихоньку отца   против нее, и снова разволновалась, и Гелины терзания  продолжились.

И вот чуть меньше года назад Тамара неожиданно забеременела, а Гелина жизнь превратилась в ад. Мачеха вымещала на ней все прежние страхи, она капризничала, потому что плохо переносила беременность. Но больше всего  Тамару злило, что муж  этой новости совсем не обрадовался, и даже что-то пробормотал, что, может быть, уже поздно. И годы не те, и здоровье, да и есть у них уже ребенок, достаточно одной дочери. Что тут началось!  Тамара рыдала, выла дурным голосом, перебила почти всю посуду, и неделю не разговаривала ни с Гелей, ни с отцом. Когда она отошла, то отец не рискнул больше говорить на эту тему. Он как-то притих, съежился, и старался чаще уходить из дома, оправдываясь делами на работе. Тамара  знала, что нет у него никаких дел, догадывалась, что просто не хочет находиться дома. Ее это бесило, но она  ничего с этим поделать не могла и снова вымещала свой гнев на падчерице.

Впрочем,  к этому времени Геля  уже практически не обращала на  нападки мачехи никакого внимания. Это раньше она плакала и страдала. Когда Тамара только появилась в их доме, Геле больше всего хотелось, чтобы новая мама ее полюбила. Она старалась быть послушной, радовать ее, стремилась показать, как сильно она ее любит. Но столкнувшись с нелюбовью мачехи, растерялась, не понимая, что же такого она натворила.  Ей ложно было в этом разобраться и со временем смирилась,  решив, что  недостойна любви. Ведь она, как ей бесконечно вдалбливала Тамара, и  некрасивая, и неуклюжая и глупая. Да много чего за эти годы наговорила ей мачеха. И Геля ей верила.  Она привыкла верить отцу и столь же доверчиво отнеслась к словам мачехи. Уже потом, когда она уже стала многое понимать, было поздно. Ядовитые слова и ненависть дали ростки. Геля  теперь старалась быть незаметной, где бы она ни была.  Она   даже ходила, согнувшись, как будто стараясь спрятаться в невидимую раковину. Она даже ходила бочком, стараясь держаться около стенок, чтобы никому не мешать. Ей легко было быть незаметной, ведь одежду ей покупала  Тамара, стараясь выбрать вещи подешевле и попроще.  Но Гелю это только радовало. Она уже давно поняла, чем меньше тебя замечают, тем спокойнее живется.

Отец умер неожиданно, во сне. Сказали инфаркт, так часто бывает. Тамара настолько растерялась, что почти и не плакала. Она напряженно все время думала, пытаясь понять, как же так. Она, наконец-то, выполнила обещание, вот-вот родит мужу долгожданного наследника, о котором они столько мечтали. А он так с ней поступил? Как он мог?  Она притихла и до самых родов почти все время просидела в любимом кресле мужа. Она перестала изводить Гелю,  и той иногда становилось даже жалко эту незнакомую растерянную женщину. Тем более что чувствовала мачеха себя неважно, и Геле пришлось все похороны взять на себя, а потом ухаживать за Тамарой. Теперь всё закончилось, но что теперь делать непонятно. И тут еще этот ребенок…

Подошедший лифт лязгнул, и от этого  резкого звука Геля очнулась и испуганно оглянулась.  Двери открылись, но стоявшие там люди сказали, что лифт идет наверх. Геля смутилась и покраснела. Лифт уехал, и тут она  обратила внимание, что по-прежнему держит письмо мачехи в руке. Она посмотрела на листок бумаги, очень хотелось выбросить, но рядом стоял этот мужчина. Письмо приоткрылось, и Геля увидела первые строчки.

« Гелечка, Геленька!»

Она растерянно замерла. Никогда в жизни мачеха ее так не называла, она даже немного испугалась. Что же такое должно было произойти, что бы ты к ней  так обратилась? Ангелине почему-то стало страшно читать дальше. Но любопытство пересилило и, расправив листок, она стала читать.

« Гелечка, Геленька! Я знаю, что мои дела совсем плохи, и я не выкарабкаюсь.  Знаю, что ты меня ненавидишь. Я знаю, что сама заслужила. Я испортила тебе жизнь, я знаю это.  Я была к тебе несправедлива, вела себя как последняя дрянь. Но я даже не буду просить прощения у тебя. Нет мне прощения.  Я только сейчас начала понимать, что натворила. Я боялась, что твой отец бросит меня, ведь он так хотел детей. А у меня никак не получалось. Я ревновала его к тебе, я боялась, что он бросит меня. А куда я пойду? У меня же никого не осталось. И когда он смотрел на тебя, я умирала от ненависти, потому что  я больше всего на свете хотела, что бы  о так смотрела на моего ребенка. Хотела родить много детей, чтобы он совсем забыл про тебя. Да вот видишь, даже одного с трудом родила.  

Но когда родилась моя девочка, когда я увидела ее, всё стало по—другому.  Я тут представила себе, что  кто-то будет над ней так же измываться, как я над тобой. Мне стало страшно. Гелечка!  Я умоляю тебя, ненавидь меня, проклинай меня. Сколько хочешь и как хочешь. Но не бросай мою девочку. Умоляю тебя, забери ее. Ну,  хотя бы пока она маленькая. Я записала на тебя все, что оставил отец, и квартиру и деньги. Все это теперь твое. Но только не отдавай  мою девочку, молю тебя. Не надо ей мстить. Я знаю, что ты добрая, ты не бросишь ее. Она ни в чем не виновата. Забудь, что это моя дочь. Это просто маленькая несчастная девочка. Помоги ей. Умоляю тебя…»

Дальше шла приписка медсестры: «Дальше я не поняла, больная начала говорить очень  неразборчиво»

«Ну, вы посмотрите на неё», сердито подумала Ангелина. «Геля, Гелечка.  Всю жизнь  обращалась «Эй ты, Гелька, дрянь».  А тут  сразу Гелечкой стала, как припекло».   Самое главное, решила Ангелина, не поддаваться на всю эту ерунду. Теперь у нее начнется новая жизнь. Та, о которой она столько мечтала, которую она заслужила. Теперь у нее есть всё – квартира, деньги, свобода. Да, теперь у нее есть самое главное. Свобода. Она начнет все заново, поступит учиться, у нее появятся друзья. Она не собиралась никого проклинать и никому мстить. Она хотела вычеркнуть эти годы из памяти  и  начать жить заново. Ей нужно, чтобы теперь никто и ничто не напоминал  ей о прежних страданиях и унижениях. В этой новой жизни не было места чужому ребенку.

Она  легко вздохнула и сделала движение бросить письмо, черт с ним мужчиной, переживет. Но внизу была еще какая-то приписка, которую она  сразу не заметила. «Больная очень просила назвать девочку Машенькой. Сказала, пусть у девочки будет простое  имя».

Геля замерла,  что-то вспыхнуло у нее в голове, или как будто  какое-то воспоминание промелькнуло стремительно. Вдруг она   как будто услышала злой голос мачехи: « Ишь, ты! Даже имя у нее не такое, как у всех. Ангелина! Все, видишь ли, Маши, Тани, Люды, а она у нас Ангелина! Кто же тебя убогую так назвал? Ах, мама.  У мамы видно совсем мозгов не было, что так назвала такое чучело.  Ты, небось, своего-то отпрыска тоже не по-людски назвать захочешь, какой-нибудь  там Яниной? Или Ясиной? Вот смеху-то будет, два чучела, мама с дочкой, Ангелина и Янина. Не, Ясина смешнее. Ангелина и Ясина. Только не будет у тебя никакой дочки. Кто же тебя чучело замуж-то возьмет? Нет таких дураков. Быть тебе старой девой, и никогда не будет у тебя Ясины»

Она стояла, оглушенная звуком этого злого визгливого голоса, и растерянно повторила: «Ангелина и Ясина. Никогда не будет Ясины». Она вспомнила, тот день, когда мачеха так на нее накричала. Она так плакала всю ночь, потрясенная и словами и ненавистью в голосе Тамары. Геля почувствовала, как воспоминания   начали снова давить на нее,  она стала съеживаться и плечи ее привычно  опустились. Но  неожиданно это привычное движение плеч  вниз остановилось. Она почувствовала, что нечто внутри нее взбунтовалось. Как будто какой-то голос внутри ответил мачехе: «Как это не будет? Будет и еще как будет! Будет Ясина!  Моя Ясочка. Назло тебе, но будет!»

Геля, слушая этот внутренний незнакомый голос, уже знала, как  она поступит.  Геля  почувствовала незнакомое невероятное спокойствие. Она  поняла, что нужно сделать. Она  должна вернуть себе собственное детство, она  должна научиться радоваться и играть, быть беззаботной, верить, и просто любить.  Она даже вдруг поняла, что только так она и сможет все изменить в своей жизни. Они с этой девочкой нужны друг другу. Геля неожиданно для самой себя подняла голову и выпалила прямо в лицо стоявшему рядом мужчине:

—  А вот  фиг тебе, а не Машка!  Ясочка и только Ясочка.

Мужчина растерялся, и немного отодвинувшись от нее, осторожно сказал:

— Ну, это как вы хотите.

— Вот именно! Как я сама хочу!

Она решительно развернулась и стремительно направилась обратно к заведующему в кабинет.

Меню