Книги, Обожженные крылья ангела

Обожженные крылья ангела

Обожженные крылья ангела

Нежный тихий ангел. Ты не пожалел свои белые крылья, ты сжег их в своем отчаянном порыве спасти робкую душу слабого человека. Но ему это было не нужно, ты зря принял эту боль. Её отвергли, как бесполезный дар, даже не заметив. Кто сказал, что человек действительно хочет счастья? Да знает ли он, в чём оно, его счастье? Милый ангел, как мне жаль тебя…

  — Хочешь ли ты счастья? — раздался тихий шелест слов. То ли листва шумела, то ли голос шептал.

— Что это? Откуда этот звук? Чей нежный слабый голос произнес эти слова?

— Разве это важно, чей был голос? Важно только твоё желание счастья. Ответь мне, хочешь ли ты его?

— Странный ты, милый голос, кто же его не хочет? Человек рождается с мечтой о счастье, он живет им, стремится к нему. Как же можно не хотеть счастья? Смешной ты, голос, хоть я и не знаю, кому ты принадлежишь.

— Я принадлежу Ему, и ты принадлежишь Ему. Все мы принадлежим Ему…

— Какой необычный разговор у нас получается. Я не знаю, кто ты. И кто этот Он? О ком ты говоришь?

— Это тоже не важно. Главное, что я знаю тебя. Я знаю о тебе всё. Он знает о тебе всё.

— Что же вы знаете обо мне?

— Всё.

— А что ты хочешь от меня? Зачем ты появился в моей жизни?

— Это не я хочу. Это ты хочешь.

— Все-таки ты очень странный, голос. Как я могу хотеть чего-то и сам не знать об этом?

— Конечно, ты можешь и не знать. Это же я о тебе знаю всё. А ты о себе многого не знаешь.

— Что же я о себе не знаю? Даже нелепо как-то. Ты знаешь, а я не знаю.

— Это тебе сейчас смешно. Потом тебе не будет смешно.

— Ты говоришь загадками. Я тебя не понимаю. Мне начинает надоедать этот странный разговор.

— Хорошо. Я уйду.

— Тогда зачем ты приходил? Если, конечно, так можно сказать о бесплотном голосе.

— Я принес тебе весть о счастье. О том, о котором ты просил.

— Я ничего не просил. Меня начинает это уже злить. Как можно просить и не знать об этом?

— Можно.

– Ну, ладно, пусть можно. Так какое же счастье ты мне принес?

— Это ты узнаешь чуть позже.

— Так кто ты, таинственный вестник счастья?

— Твой ангел, — раздался тихий шелест. То ли листва прошумела, то ли кто-то шептал.

 

— Ты действительно этого хочешь? — спросил Он.

— Да, я хочу.

— Ты веришь, что у тебя получится? Ты ведь как никто другой знаешь его, — настаивал Он.

— Да, как никто другой.

— Ты помнишь, что будет с тобой, если у тебя не получится? И ты помнишь, что до этого он всегда делал неправильный выбор? Ты помнишь, что было с другими?

— Да, помню, — раздался тихий шелест слов. — Но я попробую. Я его последняя надежда, больше у него ничего нет. Это его последний шанс.

— Да будет так! Храни тебя Свет, дитя моё! — тихо промолвил Он.

 

Андре де Бовуа, епископ Мейденский, был в смятении. Снова на утренней службе появилась она. Она пришла впервые на его мессу несколько месяцев назад. Её нельзя было не заметить, от нее шел свет, прозрачный и чуть искрящийся. Свет притягивал внимание всех, кто был в церкви. Внимание, которое должно было полностью принадлежать ему, как пастырю и наставнику этих людей. Но люди старались смотреть только на нее. А она сама, казалось, не видела никого. Или наоборот, видела кого-то, незримого для всех, и улыбалась ему, мягко, едва заметно. От этой улыбки становилось так легко на душе, что хотелось смотреть на это ясное лицо бесконечно. Поймав себя на этом желании в тот первый день, епископ даже рассердился. Что за наваждение? Нельзя думать о низменном в храме господнем. Он одернул самого себя и, усилив и без того зычный голос, продолжил мессу. Прихожане вздрогнули от неожиданно громкого звука и стали снова внимать ему. Только она продолжала едва заметно улыбаться…

Девушка теперь приходила на каждую воскресную мессу. Епископ признал своё первое поражение. Да, он с нетерпением ждал каждого её прихода. Готовясь к мессе и рассеянно приветствуя прихожан, он с надеждой смотрел на двери храма. И когда появлялась её гибкая, худенькая фигура в скромном платье, он облегченно вздыхал. Он ведь до сих пор не знал, кто она, откуда пришла и как долго пробудет в их краях. Он стал бояться, что она исчезнет так же, как и появилась. Но расспрашивать о простой прихожанке епископу не пристало. Это вызовет сплетни и кривотолки, которые ему были совсем не нужны.

Мало кто знал тайные помыслы епископа. Он был бешено честолюбив и просто одержим жаждой всевластия и всевеличия. Больше всего на свете он хотел достичь высочайшего положения в церковной иерархии. И это не было пустыми мечтаниями, он твердо знал, что у него есть все шансы подняться на самый верх. Красивый, умный, фанатичный, расчетливый и холодный. Какие прекрасные черты и неимоверное их сочетание для такого стремительного взлета. Ах, как он жаждал этого! Жизнь была к нему сурова и заставила его заботиться о своей судьбе самостоятельно, лишив других возможностей. Родители были беспечны и слишком любили себя, очевидно, именно поэтому они поступили так жестоко по отношению к единственному сыну. Они растратили огромное наследство на свои развлечения и причуды, а когда не стало средств, отправили отпрыска в монастырь и забыли о его существовании. Андре пробивался сам, и, надо сказать, это у него получалось очень хорошо.

Ему было всего тридцать лет, когда он стал епископом большой провинции. Но все признавали, что это было заслуженно. Не было более фанатичного пастыря в этих местах до него. Он посвятил всего себя истовому служению, и на его репутации не было ни единого пятнышка. О, репутация его была безукоризненна. Ведь это была его единственная ценность, благодаря которой он так невероятно быстро продвигался к своей цели. Ради этого он был готов на всё. Он легко открещивался от былых сподвижников, как только появлялись малейшие сомнения в чистоте их веры. Он легко отправлял в огонь тех, чьи убеждения не были тверды. Всё ради Него, и всё ради себя! Это был его личный девиз, который помогал выстоять в самые сложные моменты жизни. Он никого не подпускал близко к себе и избегал любых доверительных отношений. Он не мог позволить себе эмоции и чувства, они были безрассудны и небезопасны для его неуклонного движения к вожделенной цели. Кроме того, такие отношения могли помешать при необходимости принять правильное, но неприятное решение. В те годы церковь ожесточенно и беспощадно сражалась с ересью, и ему приходилось часто совершать такого рода поступки.

Он был доволен собой и своей жизнью, но в последнее время у него все чаще возникало смутное чувство неудовлетворенности, которому он никак не мог найти разумное объяснение. Это было какое-то неясное томление, как будто чего-то в его жизни не хватало или он чего-то был лишен. Казалось, что внутри него, где-то глубоко внутри, есть пустота, из которой тянет стылым холодом и которую невозможно ничем наполнить. Его пугало то, что он не понимает самого себя. Но в такие дни он молился еще усерднее, стараясь отогнать безысходное ощущение страха и тоски. В последний год эти смутные переживания стали возникать всё чаще и чаще, и епископа это тревожило. Его жизнь была так надежна и налажена, и эти бессмысленные мирские ощущения должны быть беспощадно выкорчеваны.

И вот теперь появилась эта девушка! Он сразу понял, вернее, животным инстинктом почувствовал, как она опасна для его репутации. Да что там для репутации. Она просто опасна для него. Он не помнил, в какой именно момент он это осознал, но эта ясная мысль была как озарение молнии. Теперь каждый раз, когда он видел её, в висках стучало: «Опасна, опасна, опасна…». Но он уже ничего не мог с собой поделать, ему необходимо было видеть её. Неделю назад он решился и заговорил с ней сам. Он остановил её после мессы, убедив самого себя, что может поговорить с ней, как он разговаривал с любой другой прихожанкой. Девушка вспыхнула от радости, которую даже не пыталась скрыть. Он спросил её, откуда она прибыла в эти края, поскольку ранее никогда её не видел.

— Моя семья переехала из соседней провинции, — мягкий голос ее переливался, в нем было множество оттенков. Какой прохладный голос, подумал Андре, и сам удивился своему сравнению. Разве голос бывает прохладным? Но почему-то про этот чистый голос именно так хотелось сказать. Он нёс прохладу и облегчение. — А еще раньше мы жили в Испании. Мой отец родом оттуда, но мы уже давно уехали. Отец разорился, потом умер, и матушка была вынуждена переехать сюда. У неё никого нет, кроме меня. Моя сестра давно умерла, ещё в младенчестве. Я её единственная отрада.

— Как зовут тебя, милое дитя?

— Эстрейя, — смутившись, ответила девушка.

— Это испанское имя?

— О, нет, Ваше преосвященство. Еще раньше, до Испании, моя семья жила в совсем других землях. Мы не испанцы, а мое имя на моем родном языке означает «далекая звезда».

— Очень красивое имя, дитя мое. Ты должна им гордиться, а не смущаться. Хотя твоё смущение тебе очень к лицу, — сказав такие слова, Андре поморщился. Мало того, что он слишком долго разговаривает с одной прихожанкой, так к тому же ещё и несёт всякую светскую ересь, недостойную его сана и положения. Поэтому он нахмурил брови и сухо договорил:

— Ступай с Богом, дитя мое. И не забывай о вечерней молитве Отцу нашему.

Девушка не поняла причину столь резкой перемены и на глазах сникла. Ей показалось, что она чем-то обидела священника, и от огорчения на её глаза навернулись слезы.

— Я огорчила вас чем-то, — почти беззвучно прошептала она, — простите меня, я не хотела.

— Дело не в тебе, — смягчился епископ, тронутый её переживаниями. – Иди спокойно, ты не виновата, просто у меня много дел.

Всю неделю Андре провел в терзаниях. Ему хотелось ещё раз увидеть девушку и утешить её. Все же он был слишком суров к ней и напрасно причинил ей страдания. Ей и так приходится несладко. Он вспомнил, как она просияла, когда он к ней обратился. Вспомнив об этом, он невольно улыбнулся. Её откровенная радость была похожа на то, как цветок радуется солнцу. Неожиданный подарок в жизни маленького растения — теплый луч солнца, который хоть немного облегчает его жизнь. Но чуть позже он понял, что все наоборот, это Эстрейя стала для него теплым лучом. Это он сам тянулся к ее свету, который пробуждал в нем неизведанное чувство блаженства. Он обрел то, чего был лишен и к чему втайне стремился. Эстрейя наполнила пустоту своим светом, и теперь он постоянно ощущал в груди тепло и непривычное чувство радости. В какой-то момент Андре ошеломленно осознал, что девушка ему нужна больше, чем он ей.

Это осознание привело его в состояние паники. Новые чувства вторглись в его жизнь нежданно и несли совсем ненужное — переживания, сомнения, отчаяние. Всё это было лишним, тревожным, опасным. Он попытался остановиться, заставить себя отвлечься от мучительных мыслей и запретных желаний. Но, увы, волна уже подхватила его и несла, куда ей вздумается. Против его воли. Ведь его воля, железная воля, которой он так гордился, просто растаяла, как кусок льда, упавший в горячую воду.

Волны несли его, и сладко было их качание, но он понимал, что это течение может погубить его, если ему не удастся выплыть. Он уже потерял свою волю, но еще контролировал рассудок. Но спустя несколько недель и рассудок перестал подчиняться ему. Всё, что он хотел — это видеть, слышать и касаться её. Да, да, касаться. Он перешел и эту границу. Убеждая себя, что нет ничего невиннее, чем прикосновение духовного наставника, он осмелился и прикоснулся к её руке. Волна чувств тут захлестнула его с головой. Он никогда не мог подумать, что прикосновение к женской коже способно перевернуть в нем всё. Весь его мир, прагматичный и холодный, был смыт волной в одну секунду. Теплая кожа, нежная и шелковая на ощупь. Это тепло проникало внутрь него, и епископ почувствовал, как будто железная конструкция внутри него, которая держала его все эти годы, начинает рушиться и распадаться…

Эстрейя в этот момент прикосновения замерла, ошеломленная незнакомыми ей ощущениями. До этого мгновения она уговаривала себя, что её отношение к священнику — это всего лишь дань уважения к святому отцу. Она убеждала саму себя, что просто стремится получить утешение от мудрого и опытного человека. Но в тот момент, когда он осторожно коснулся её, она поняла, что всё совсем не так. Она призналась самой себе, что полюбила его. Полюбила со всей страстью первого чувства. Она понимала, что это невозможно и опасно, но ничего не могла поделать с собой. У нее ведь никогда и не было ни железной воли, ни великой цели в жизни. Она просто любила и хотела быть любимой. Глупая милая девочка! Она не знала, что великие цели перемололи не одну юную душу, даже не заметив её в своих жерновах.

Они встречались только во время мессы и на исповеди. Не было сказано ни одного слова о любви, но им это было не нужно. Их чувство звучало в каждом слове, вырывалось в прикосновениях, выплескивалось во взглядах. Но вместе с тем новые чувства принесли и глубочайшие терзания. Андре страдал. Боялся до помрачения. Жаждал до ненависти. Вожделел до слёз. И снова и снова боялся. Он не мог объяснить, почему то, что он чувствовал к этой девушке, так пугало его. Нечто мучительное, противоречивое вошло в его жизнь и нарушило привычный порядок. Это чувство требовало выхода, ему все чаще и чаще хотелось признаться ей, услышать, как она своим прохладным голосом скажет, что тоже любит его. Но зачем? У них не могло быть будущего, ведь для этого ему нужно было бы отказаться от сана. Этого было выше его сил, но и жизнь без Эстрейи была невыносима. Он буквально заболевал, если не видел её хотя бы издали в какой-нибудь день. Эти чувства истерзали его настолько, что в момент душевной слабости ему хотелось, чтобы всё закончилось. Как угодно, но лишь бы прекратилось это безумие. Он любил и стремился избавиться от любви. Он не знал, как это можно сделать и страстно молился каждый день об избавлении. Он боялся своих чувств, ведь они забирали все его силы, требовали от него какого-то решения. Увы, Андре не был готов менять свою жизнь. И избавление пришло, только не так как он ожидал.

Спустя какое-то время Андре был вызван к своему наставнику. Кардинал сухо изложил те известия, которые он получил о странных отношениях священника с одной из прихожанок. Он потребовал объяснения, и Андре понял, что он в опасности. Всё, к чему он стремился всю свою жизнь, может быть сейчас разрушено. Он решил всё отрицать, но только он начал говорить, как старый священник остановил его и негромко сказал:

— Перед тем, как ты начнешь оправдываться, я хочу тебе сказать одну важную вещь. Слушай меня внимательно, сын мой, слушай и внимай. Не торопись, я буду говорить достаточно долго, потому что я хочу дать тебе время осознать все мои слова.

Он откинулся на высокую спинку кресла и какое-то время молча внимательно изучал его. Антре почувствовал, как у него ослабли ноги и вспотели ладони. Потом наставник вздохнул и твердо сказал, что верит ему. Он слишком хорошо знает своего воспитанника и убежден, что тот не преступил клятву, данную ранее. Кроме того, его безукоризненная репутация говорит о том, что всё это пустые домыслы и происки его недоброжелателей. Но наставник, как иерарх церкви, не может позволить, чтобы о его епископе сплетничали простые миряне. Это подрывает авторитет церкви, что недопустимо, и, следовательно, эти слухи нужно остановить. Есть два пути, как это можно сделать. Первый — сложный для епископа Мейденского. Будет суд, который может закончиться для него плачевно. Но наставник гарантирует, что добьется простого снятия сана с епископа. Он не будет больше священником, но сможет жить, как обычный мирянин, и провести всю жизнь с избранной девушкой, если он её действительно любит. Тут старик пристально посмотрел на Андре, ожидая от него реакции. Но Андре даже не шелохнулся, поэтому наставник вздохнул и размеренно продолжил. Второй путь будет сложен для Андре де Бовуа. Он спасет свою карьеру и, может быть, даже продвинется вверх по церковной иерархии быстрее, чем ожидал. Но в этом случае ему придется пожертвовать девушкой. Заметив, как вздрогнул Андре, наставник четко и жестко повторил, что ему придется пожертвовать девушкой в прямом смысле этого слова. Её придется объявить ведьмой и сжечь. Другого способа нет. Но наставник дает ему возможность самому решить, какой путь выбрать. Услышав это, Андре удивился, поскольку такого никогда не случалось ранее, но облегченно вздохнул.

— Я отпущу тебя сейчас, сын мой, — пристально глядя на него, сказал кардинал. — Ты удалишься в отведенную тебе комнату и будешь всю ночь думать. Думать о своём выборе. Утром ты мне сообщишь твоё решение. Лишение сана для себя или огонь для неё. Ступай. На этом всё.

Всю ночь Андре лежал без сна. У него перед глазами было всего две картины: первая — как с него снимают сутану, и вторая, жуткая до боли — Эстрейя на костре. Эта картина была столь невыносима, что он не сомневался в своём решении ни минуты. Но в тоже время, он не представлял себе будущего без церкви. В этой жизни для него всё было привычно и понятно, определено и расписано. Всё, что ему нужно было делать, это следовать правилам и предписаниям. Церковь давала ему уверенность, власть и контроль над миром. Новая жизнь страшила его, он никак не мог увидеть ни одной картинки будущего, впереди была только тьма и пустота. Он запутался в своих желаниях и мыслях. Он уже ненавидел старого священника за то, что он передал ему право решения. Было бы гораздо легче, если бы кардинал принял сам решение, а Андре просто подчинился ему, как это всегда было ранее. Андре внезапно осознал, что кардинал просто дал ему возможность почувствовать, что если он выберет новую жизнь, то он должен будет полагаться только на себя и сам принимать все решения. Андре не ожидал, насколько эта ноша непосильна для него, почти невыносима. Но и обречь Эстрейю на мучительную смерть он тоже не мог. С этими мыслями он под утро забылся тяжелым сном.

Утром он направился к наставнику. Он шел по длинным коридорам и рассматривал в последний раз пышное убранство дворца кардинала, деловито спешащих священников, картины на стенах в богатых обрамлениях, дорогую мебель, огромные фолианты книг на книжных полках. И снова возникли тревожащие мысли о том, что больше этого у него не будет, он будет простым человеком, будет сам зарабатывать себе на хлеб тяжелым трудом. Больше в его жизни не будет прихожан, смиренно целующих руку, не будет страстных проповедей и восхищенных глаз паствы. Не будет общения с кардиналом, который выделял его среди других и любил разговаривать с ним долгими вечерами. Не будет гордых минут, когда ему объявляют об очередном продвижении, и завистливых взглядов тех священников, которых он в очередной раз обошел. Получается, что больше в его жизни ничего не будет. Теперь по воскресеньям он сам будет приходить в церковь на мессу и целовать священнику руку. Он даже поморщился от такой картины. У него останется только любовь к Эстрейе. Любовь и всё, что она ему принесла — страсти, переживания, сомнения, страдания. Он шел всё медленнее, а эти мысли, как безумные волны в шторм, бились в его голове, внося смятение и тоску. Обуреваемый этим бессвязным потоком мыслей, он незаметно для себя дошел до зала, где ждал его наставник.

Кардинал выглядел усталым и каким-то отстраненным. Увидев Андре, он выпрямился в кресле и кратко спросил, глядя прямо ему в глаза, к какому решению он пришел. Почему-то не удивившись своему ответу, Андре глухо сказал:

— Огонь для ведьмы.

Наставник долго молча смотрел на него, потом что-то хотел сказать, но, передумав, просто покачал головой и с неожиданной горечью в голосе произнес:

— Ну, что же. Вы сделали свой выбор, епископ Мейденский. Я почему-то не удивлен, хотя и надеялся. Так тому и быть. Помните только, что обратного хода не будет.

— Это не потребуется, Ваше преосвященство, — склонив низко голову, глухо сказал епископ. — Моя вера тверда, как никогда.

— Пусть тогда ваша твердая вера поможет вам пережить то, что вас ждёт. Хотя я не представляю, какая нужна вера, чтобы такое перенести, — с едва уловимым состраданием сказал кардинал. Он склонился к бумагам и, не поднимая головы, холодно бросил. — Прощайте, вы мне больше не нужны.

 

Девушка при аресте не сопротивлялась и не протестовала. Выслушав обвинение и услышав, от кого именно оно исходит, она сначала вздрогнула, потом замерла и глубоко вздохнула. Глядя на судей ясными доверчивыми глазами, она начала тихо говорить, почти шептать, что его преосвященство, епископ Мейденский, лучше знает правду. Она простая девушка и не смеет ни опровергать его слова, ни возражать ему. Раз он сказал, значит, так оно и есть. В тихом шелесте ее голоса звучало нечто неуловимое и незнакомое для отцов-инквизиторов, то, что привело их в замешательство. Нет, это было не смирение или почтение, этим трудно удивить, ведь многие люди в этих подвалах пытались умилостивить их своей покорностью. В этом голосе звучало нечто другое. Какая-то печаль, нежная и безысходная, какое-то сожаление о чем-то несбывшемся или недостижимом. Хотелось закрыть глаза и бесконечно слушать напевные чистые звуки ангельского голоса. Всё, что происходило сейчас, было непривычно и вызывало в душе тревожащие ощущения. Поэтому, несколько смятенные святые отцы, торопливо посовещавшись, решили не прибегать к пыткам и единодушно, признав обвиняемую ведьмой, приговорили её к сожжению.

Епископ Мейденский не страшился казни. Он знал, что должен будет присутствовать на ней, знал, что это будет тяжело, почти невыносимо для него. Но также он знал, что это неизбежно, потому что надо сжечь эту изнуряющую страсть, спалить её огнем. Для того чтобы очиститься. Для того чтобы ушло проклятое наваждение. Для того чтобы его жизнь стала снова простой и понятной. Надо укрепить свой дух и безропотно пережить страшный час, и потом всё будет хорошо. Никаких сомнений, метаний, страданий. Чистая и твердая вера в Него спасёт его и поможет забыть. Забыть всё. Он хотел спокойствия.

Андре наблюдал за казнью из окна своих покоев. Он не отвёл глаз до самого конца. Он дал самому себе обет, что будет смотреть на казнь, не отводя взора ни на секунду. Это будет его наказание. Но, как оказалось, он совсем не представлял, что на самом деле ждёт его. Он не решился смотреть на Эстрейю, не осмелился даже мельком взглянуть на нее. Это было слишком даже для него, поэтому он упорно старался смотреть только на костер. Но от огня шел нестерпимый нещадный свет, он жёг глаза. Слёзы, эти капли живительной влаги, могли бы потушить жар, но слёз не было. Сухими глазами епископ обреченно смотрел на пламя костра и медленно, с ужасом осознавал, что избавления и спокойствия, на которое он так надеялся, не будет никогда.

Жители города, которые обычно приветствовали казнь ведьм, на этот раз смущенно отводили глаза друг от друга. Конечно же, никто не осмелился пойти против епископа, но многие догадывались, в чем тут дело. Люди тайком говорили, что причина, по которой бедную девочку сожгли на костре, кроется совсем не в черной магии. О, нет, жители городка прекрасно понимали, что именно заставило епископа принять это неправедное решение. Они роптали, но робко, втайне. Но побоявшись восстать против епископа, они, тем не менее, больше им не восхищались. После казни многие даже стали ходить на мессу в другие церкви, лишь бы не видеть его и не целовать ему руку. Впрочем, Андре этого даже не замечал, ему теперь всё было безразлично. Казалось, что огонь выжег то немногое живое, что было в его душе когда-то. Его проповеди стали тусклыми и безжизненными, впрочем, какая жизнь может быть на пепелище. Немногие прихожане, кто все-таки приходил в его церковь, после мессы расходились тихо, стараясь как можно быстрее пройти мимо него. А он стоял, бесстрастный и отстраненный, опустив глаза. Он не мог их поднять, его сухие глаза теперь не выносили солнечного света. Он жил в кромешной темноте, и свет был только в его ночных кошмарах, но это был свет от костра, теперь вечного костра воспоминаний.

Кардинал больше не захотел видеть его. Как только представилась возможность, он перевел его в глухую провинцию и больше никогда о нём не спрашивал…

 

— Я сделал это из любви к Тебе.

— Разве ты не знаешь, что меня нельзя обмануть? Я знаю тебя так, как ты не знаешь себя. Ты сделал это из любви к себе. И от страха, темного животного страха.

— Нет, нет. Я сделал это ради Тебя.

— Как можно ради меня уничтожить ангела, мое прекрасное творение?

— Но я не знал, что это ангел.

— Это не важно. Важно то, что она принесла тебе счастье любви. А ты отверг его.

— Но я не хотел этого счастья. Я хотел другого.

— Я знаю, что ты хотел. Но она дала тебе то, что тебе было действительно нужно.

Ты предал любящую тебя душу. Ты опалил крылья ангела. Прощай…

 

— Ты не захотел счастья, — раздался тихий шелест слов. То ли листва шумела, то ли голос шептал.

— Это ты? Почему ты не рассказала мне всё? Ты же знала меня, как никто другой.

— Ангел может только показать Путь, но не может сделать выбор за человека. Он открывает врата Пути своими крыльями, и человек должен сделать выбор и шагнуть к Свету. Но если он этого не сделает, Свет обожжет крылья ангела, и тот больше не сможет подняться в свой мир.

— Что будет с тобой?

— Я буду обитать в Долине отвергнутых ангелов. Я больше не смогу подняться наверх. Но я буду верить и надеяться, что твоя душа прозреет.

— Но неужели Он не может помочь тебе? Неужели ему не жаль своих творений?

— О, нет! Не думай так плохо о Нём! Эта долина — источник его вечных слёз любви к своим лучшим творениям. Но таков закон мироздания, закон Света. Человек должен сам выбрать свет. Каждый имеет право на свободный выбор свободного творения. И каждый несет наказание за неправильный выбор.

— Ангелы обречены навечно?

— О, нет! Он не допустил бы такой несправедливости. Если твоя душа прозреет сама, или найдется другой ангел, который захочет тебе помочь, то мои крылья снова отрастут, и я вернусь в его объятия. Ведь мы рискуем собой, потому что спасаем не только душу человека, но и своих страдающих братьев.

— Что нужно сделать мне, чтобы спасти тебя?

— Твоя душа жаждет счастья любви. Но она очень робкая. Она должна была преодолеть свои страхи и сделать решительный шаг. Она должна была научиться любить — беззаветно и безответно. Не боясь того, что её отвергнут. Не страшась, что ей откажут. Трепетать, робеть, но не поддаваться чувству страха. Победить его! Ты должен был решиться и сделать это, но снова предпочел робкий, и поэтому неправильный для тебя выбор.

— И ничего нельзя изменить??

— О, нет! Надежда есть всегда. Тебе дадут еще один шанс.

— А если я снова сделаю неправильный выбор?

— Тогда твоя душа будет вечно метаться в тоске одиночества, и счастье любви не откроется никогда. С каждым разом ты будешь жаждать любви всё сильнее и сильнее. Эта жажда будет иссушать тебя, как нестерпимая жара в мареве пустыни.

— Как страшно и печально!

— Нет, нет. Страшно тогда, когда нет больше выхода. Но у тебя еще есть шанс. А я буду ждать. Ждать вечно, сколько потребуется.

— Мой ангел…

Меню