Книги, Обожженные крылья ангела

Котёнок

Котенок

Нона с тревогой смотрела в лицо пожилому профессору. Она привезла сына Митеньку к нему на консультацию, и этот доктор был её последней надеждой. Они уже прошли множество клиник, и нигде её сыну не могли помочь. Врачи разводили руками и говорили, что не могут взяться за него, поскольку никаких причин, объясняющих его тяжелое состояние, они не находят. А раз не понимают, то и лечить не могут. Ей посоветовали обратиться в клинику неврозов к профессору, который был знаменит тем, что брался за самые запущенные случаи, когда все другие врачи уже отказывались от пациента.

Митенька был её единственным ребенком. Кроме него, у неё в жизни никого не было. Родители умерли очень давно, да она никогда и не ощущала с ними родственной связи. Скучные, ограниченные люди, от которых она постаралась как можно быстрее сбежать. Жизнь в родительском доме была полна запретов и строгих правил. В школе подруг у неё не было, она росла серенькой мышкой, и одноклассники её просто не замечали. Скучное и безрадостное существование. Она и замуж-то вышла, лишь бы поскорее избавиться от этого тусклого прозябания. Муж был намного старше её, он работал главным бухгалтером в какой-то организации. Вышла замуж не по любви, а просто по той причине, что других предложений не было. А он прельстился её молодостью и свежестью. Но жили они неплохо, муж оказался добрым человеком и хорошо к ней относился. Он помог ей получить профессию чертежницы и устроил работать в конструкторское бюро. Увы, она очень быстро разочаровалась и в семейной жизни. Муж много болел и никуда с ней не ходил. Да она и сама не стремилась к этому, потому что немного стеснялась его возраста и непривлекательной внешности. Нона снова тосковала от бессмысленной и безрадостной жизни. Всё было предопределено и распланировано заранее. Всё по графику и расписанию, один день как две капли воды похож на другой.

Поэтому, когда она узнала о своей беременности, то сначала растерялась и даже подумывала об аборте. Но потом все-таки решилась, несмотря на протесты мужа. И когда Нона впервые увидела сына сразу после родов, она поняла, в чём заключается подлинный смысл её жизни. Она посвятит всю себя сыну, а он подарит ей яркую и насыщенную жизнь. Его рождение стало для неё величайшим даром судьбы, которая до этого не была к ней благосклонна. Она безоговорочно признала его право заполнить всю её жизнь без остатка. Нона целиком посвятила себя сыну и не расставалась с ним ни на минуту. Кормление, гуляние, болезни, школа, кружки — это теперь была её жизнь. Она была безрассудной и даже фанатичной матерью. Новое, неизведанное состояние безмятежного умиротворения и счастья пришло к ней. Она безропотно переносила все тяготы и лишения, связанные с малышом. Всё в сыне приводило её в неописуемый восторг. Первый шаг, первое слово, первый рисунок, первый стишок — теперь вся жизнь была наполнена смыслом и радостью. Единственное, что её огорчало, это здоровье Митеньки. Он родился крепким и здоровым, а потом как-то незаметно стал часто болеть. Она даже не стала отдавать его в детский сад.

Муж вскоре умер, Митеньке тогда было два года. По правде говоря, смерть супруга была для неё облегчением. Он тяжело болел последнее время, а ей некогда было возиться с ним, ведь Митенька забирал всё внимание. Муж, к счастью, был бережливым человеком и накопил очень приличную сумму, и, кроме того, она удачно продала квартиру родителей. Этих денег ей хватило бы на долгие годы, и она, не колеблясь, бросила работу. Теперь её жизнь принадлежала любимому сыну, и никто и ничто не могло отвлечь от забот о нем.

Митя рос и болел всё чаще и всё серьезнее. Постепенно он превратился в худенького бледного подростка, робкого и застенчивого. Нона непомерно дрожала над ним, контролируя каждый шаг и каждое действие. Несмотря на его слабые протесты, она по-прежнему встречала его из школы, даже когда он уже учился в старших классах. Митя говорил, что над ним все смеются, но Нона отмахивалась и сердито спрашивала, кто ему дороже, родная мать или какие-то глупые подростки. Постепенно она отменила все кружки и запретила спортивные секции, ведь ему нужно было беречь своё здоровье. Но, странным образом, чем больше она его опекала, тем болезненнее он становился. В последние годы, можно сказать, они просто жили в больницах. Именно так, они жили, потому что каждый раз Нона ложилась в больницу с Митенькой. И если ей отказывали в законном праве быть рядом с сыном во время его болезни, то она превращалась в разъяренную фурию. Она пробивала любые барьеры и преграды, которые стояли между ней и сыном. Никто не имел права их разлучать даже на самое короткое время. Но ничего не помогало, и постепенно не осталось клиник, в которых бы они не побывали. А Митеньке становилось всё хуже и хуже, бывали дни, когда он уже с трудом ходил. Он слабел почти с каждым днем, и это приводило её в полное отчаяние. Именно поэтому она теперь стояла и с надеждой смотрела на профессора.

Знаменитый профессор был тщедушным старичком, с неожиданно густыми седыми волосами и тоненьким, почти женским голосом. Но, правда, когда он сердился, а такое случалось довольно часто, он начинал говорить грозным басом. Откуда брался такой громовой голос в этом худеньком тельце, было непонятно. Но быть объектом его ярости, надо сказать, боялись все сотрудники в клинике.

Доктор сначала очень долго разговаривал с Митенькой, потом столь же долго задавал Ноне странные вопросы об её детстве и родителях. Потом, закатив глаза, немного подумал, хмыкнул и согласился взяться за Митеньку. Нона задохнулась от радости, ей хотелось то ли обнять старичка, то ли целовать ему руки. Но поскольку и то, и другое выглядело бы очень глупо, она ограничилась потоком благодарностей. Профессор несколько отстраненно изучал её, потом еще раз закатил глазки и пробормотал что-то про запущенный случай. Он сказал, что Митеньку можно оставить в клинике прямо сразу, а потом она привезет ему нужные вещи. Нона подписала необходимые бумаги, которые профессор потребовал от неё.

Она заторопилась домой и по пути к выходу деловито сказала старшей медсестре насчёт второй кровати или раскладушки. Та бесстрастно ответила, что у неё такого распоряжения не было и ставить она ничего не будет. Нона попыталась кричать, но сестра развернулась и просто ушла. Нона, возмущенная такой наглостью, заторопилась обратно к профессору. У него в кабинете она, бурно жестикулируя, рассказала ему про возмутительное отношение медсестры и ожидала, что он сейчас же даст той нагоняй. Но не тут-то было.

— Какая кровать, голубушка? — заинтересовался профессор.

— Ну, для меня, — Нона даже удивилась его непонятливости.

— Все равно не понял, а для вас-то зачем? — продолжал он задавать свои бестолковые вопросы.

— Ну, что вы, профессор, — терпеливо сказала Нона, хотя она начинала сердиться. — Я всегда ложусь с Митенькой в больницу. Мать должна быть с ребенком. А как же иначе?

— Мамаша, — вдруг басом сердито сказал сухонький профессор. — Мамаша! Очнитесь, ваш сын уже юноша и практически молодой мужчина. Он вполне способен находиться на лечении один.

— Да вы что, с ума сошли? — возмутилась Нона. — Мы друг без друга жить не можем. Он должен быть всегда рядом со мной. Как это, ребенок один и без матери?

— Мамаша, повторяю еще раз. Юноша будет лежать один. Прекратите квохтать над ним и душить его своей беспощадной любовью.

— Да как вы смеете? — задохнулась от возмущения Нона.

— Смею, голубушка, смею. Я врач, и мой пациент — это ваш сын. И поэтому я буду делать всё, чтобы ему помочь. А для того, чтобы ему помочь, я должен справиться с тем, что не дает ему выздороветь. То есть, с его врагами. И его первый враг — это вы, моя милая.

— Я вам не милая, — обозлившись, сказала Нона. — Вы что, с ума сошли? Как у вас язык повернулся такое сказать?

Она не могла дальше говорить, потому что ярость душила ее, и ей не хватало воздуха. Доктор задумчиво посмотрел на нее, вздохнул и продолжил:

— Вам, конечно же, не нравится то, что я говорю. Кому же такое понравится? Но моё дело говорить правду, даже если она вам не нравится. Вы считаете, что вы любите сына и вы самая преданная мать, которая бесконечно заботиться о своем ребенке. Так?

— Конечно, так, — не понимая, куда он клонит, настороженно ответила Нона.

— Вся ваша жизнь посвящена только сыну, и вы любите его безгранично и самоотверженно? — ей почудилась какая-то легкая ирония в голосе профессора.

— Именно так. И я не понимаю, почему вы так иронизируете над этим?

— Да какая уж тут ирония, — с неподдельной грустью сказал профессор. — Видите ли, в чем тут дело. Как бы вам понятнее объяснить? Ну, скажем так. Вы напоминаете девочку, которой подарили котенка, и она кинулась любить его со всей страстью. Она так любит его, так любит, что просто готова задушить от распирающей её любви. Она сжимает котенка в объятиях всё крепче и крепче, пытаясь показать ему, как сильно она любит. Котенок, задыхаясь, пытается вырваться, но она прижимает его сильнее и сильнее, чтобы глупыш понял всю силу её любви. Ну, куда там! Бедный котенок задыхается и погибает. М-да, — мрачно сказал профессор, — именно так и происходит, к сожалению. А кстати, — вдруг оживился он, – вы знаете, что потом, как правило, делают эти девочки? Они просят родителей купить им нового котенка. М-да! Так просто. Нового котенка.

Нона слушала и ничего не понимала. Какой котенок? Причем здесь котенок? У неё практически умирает сын, а этот надутый индюк рассуждает о котятах? Он, что, с ума сошел?

Заметив ее недоуменный взгляд, профессор сказал бесстрастно:

— И не надо смотреть на меня такими глазами. Меня это совсем не впечатляет. Вы положили своего сына в больницу, чтобы я его вылечил, так? Так! Я его вылечу, это можно сделать. Но при одном условии. Его помещают в отдельную палату и вас к нему не пускают. Вот так!

— Да вы что, совсем ум потеряли? Вы что за бред тут несете? То какие-то котята, то я — враг своему сыну! — уже не сдерживаясь, раздраженно вспылила Нона.

Профессор терпеливо слушал ее крики. Потом, хмыкнув, невозмутимо продолжил:

— Вообще-то, лечить следует вас саму, а не вашего сына. Вот ответьте мне на такой вопрос, есть ли у вас мужчина?

— Не ваше дело, — зло огрызнулась Нона.

— Значит, нет, — удовлетворенно сказал доктор. — А подруги у вас есть?

— У меня нет времени на бабскую болтовню. Мне сына одной растить приходится.

— Опять, значит, нет. А увлечения, хобби, ну, что-нибудь в таком роде?

— Я же вам говорю, что на всё это у меня нет времени. У меня ребенок, мне им заниматься нужно.

— Вот так я и думал, у вас в жизни ничего нет. У вас нет ничего своего. Абсолютно ничего, — беспощадно заключил профессор. — Вам неоткуда черпать энергию, у вас нет внешнего источника эмоций и чувств. Вот вы и повисли на собственном сыне, вы как бы присосались к нему, и берете энергию у него. Фактически это можно назвать психологическим вампиризмом. Это вы лишаете его жизненных сил.

— Что вы такое говорите? — внезапно осипшим голосом сказала Нона, которая как будто задохнулась от такого подлого удара. Как этот старый пень смеет так о ней говорить? Она, продолжая злиться, с негодованием сказала. — Я люблю своего сына. Я люблю его больше жизни, он единственное, что у меня есть.

— Ваша любовь душит его, она не дает ему дышать, не дает быть свободным и самостоятельным. Он задыхается, потому что вы слишком сильно его к себе прижимаете. Его нужно отпустить, дать ему свежего воздуха, дать свободы. Иначе он может даже умереть, — совсем безжалостно закончил доктор.

— Вы не понимаете, — с отчаянием сказал она, — ему нужна моя любовь, моя забота и внимание. Он нуждается в этом.

— Ну, я вижу, что вы не хотите меня слышать. Значит, мы с вами не договоримся по-хорошему, — безапелляционным голосом сказал доктор. — Тогда будет так. Вы сами положили сына в нашу клинику, то есть, вы передали ответственность за его жизнь и здоровье мне. И теперь решения принимаю я. Так вот моё решение. Юношу положат в закрытую палату, куда вам не будет доступа. И вообще, для вас доступ в больницу закрыт как минимум на три недели. На этом всё.

— Как это, на три недели? — растерялась Нона. — А что же я буду делать эти три недели?

— Читать, гулять, спать, смотреть кино, всё, что хотите, — рассердился доктор и жестко добавил: — Но чтобы к больнице вы и близко не подходили. Это не обсуждается, иначе забирайте своего юношу и лечите сами, как хотите.

Нона вышла из клиники ошеломленная и оглушенная. Она ничего не поняла из слов доктора. За что он её так? Не было преданнее матери, чем она. Она от всего отказалась ради сына. Да, у неё нет ни мужчины, ни подруг, ни увлечений. Но все эти лишения только ради него, единственного и любимого. Она пришла домой, и тут обида нахлынула на нее с новой силой. Она прорыдала до вечера, продолжая вести воображаемый диалог с доктором и доказывая ему, как он неправ.

На следующий день она встала уставшая и разбитая. Какое-то время она бессмысленно слонялась по квартире, но у неё не было сил что-либо делать. Поэтому она села на диван и тупо просидела до темноты. Так, на диване, она и заснула. На следующее утро ей вдруг в голову пришла мысль, что она, дуреха, не так поняла доктора. Ну, не мог же он на самом деле оградить сына от матери, это же нелепо. Может, он просто не так выразился, или она что-то напутала. Она подскочила с дивана и возбужденно засуетилась. Наскоро собрав передачу, она помчалась в клинику. Но, увы – старшая медсестра ее просто не пустила, сказав, что есть строжайший указ профессора насчет нее.

 

Последующие дни стали для Ноны кошмаром. Она не находила себе места, металась по квартире. Её, то бросало в жар, то трясло от озноба. Она задыхалась от безысходности, от того, что её ребенок где-то страдал, а она ничем не могла ему помочь. Она даже попыталась напиться от отчаяния, но это нисколько не помогло. Она вдруг поняла, что за шестнадцать лет ни разу не разлучалась с сыном. Ни на день, ни на час. И теперь, впервые оставшись без него, она буквально умирала. Она снова и снова вспоминала слова профессора и снова сердито не соглашалась с ним. Он совершенно неправ! Она думает только о счастье Митеньки, о его здоровье и благополучии. Ну, да, она припоминала несколько случаев, когда происходило нечто подобное. Не раз бывало такое, что у нее было ужасное самочувствие, или какая-то подавленность, или легкое депрессивное состояние, и она чувствовала, что помочь ей может только сын. Тогда она прижимала его к себе изо всех сил, и ей казалось, что от его маленького тела к ней переливается какая-то могучая сила, и она снова была способна свернуть горы. Митенька сильно плакал в такие моменты и пытался вырваться. Но она искренне была уверена, что это ему же пойдет потом на пользу. Если мать полна сил и энергии, то и ребенку будет хорошо. А потом — она посвятила ему всю жизнь, так неужели не имеет права получить от него хотя бы малую толику?

Она решилась пойти ещё раз к профессору и попытаться его переубедить. Она пробилась к нему и с жаром принялась его уговаривать. Она говорила, что она же просто умрет без сына за эти три недели. Он ей нужен как воздух. Она без него не может жить ни минуты. Профессор печально смотрел на нее из-под очков, потом горестно вздохнул и сказал:

— Вот и я об этом… Вы всё время говорите о себе. Вам плохо, вы умрете, вам нужно. А я же говорю о том, что нужно вашему сыну. Не вам, ему. Я попробую вам объяснить ещё раз. Хотя уже, честно говоря, не верю в то, что вы захотите меня понять и услышать. Мы с вами много общались, когда вы привезли сына к нам. Помните, я задавал вам много вопросов о вашей жизни, родителях, о муже, об увлечениях? А вы ещё сердились, что я не о том спрашиваю.

— Да, да, — заискивающе сказала Нона. — Я помню. Вы уж простите меня, я была так расстроена болезнью сына. Ведь он у меня самое дорогое, что есть. Я ради него всё отдам.

— Ну вот, опять двадцать пять, — рассердился профессор. — Хватит ваших рассказов о материнских страданиях. Просто слушайте меня и всё.

Нона испуганно закивала головой.

— Ну, так вот. Для того чтобы ребенок развивался и рос, нужно, чтобы мать делилась с ним энергией. Жизненной энергией, или энергией любви, если хотите. Но для этого она должна сама иметь эту энергию. Она должна быть сильным человеком, который всё время находит эту энергию в окружающем мире, а потом приносит её своему ребенку. Как птица приносит птенцу корм. Чтобы делиться чем-то, человек должен этим обладать. А вы слабы и бедны. Вам нечего дать, потому что вы безвольный и неуверенный в себе человек. Это результат вашего воспитания и вашей жизни, а может, еще чего-либо, не знаю, с этим нужно более основательно разбираться. Но факт налицо, вы сами нуждаетесь в энергии. Поэтому вы черпаете её у сына, забирая у него ту энергию, которая нужна ему самому для развития и для жизни. Это происходит под видом заботы, самоотречения и жертвенной любви матери, которой кроме своего ребенка, ничего не надо. И вместо того, чтобы помогать своему сыну, вы ограничиваете его, душите и опустошаете.

— Это неправда, — прошептала Нона, у которой от таких несправедливых слов жгучие слезы навернулись на глаза. — Неправда, вы ничего не понимаете. Я люблю сына, я жизнь за него отдам. У меня в жизни, кроме него, никого и ничего нет.

— Ну вот, называется, и поговорили, — снова вздохнул профессор. — У вас, голубушка, запущенный случай, и одними моими разговорами его не решить. Поэтому оставим всё как есть. Юноша лечится, а вы занимаетесь своей жизнью.

— Да нет у меня без него никакой жизни! — с остервенением закричала она.

— Так потрудитесь и найдите, — сухо сказал старый доктор. — А юноша, кстати, идет на поправку.

— Неправда, вы меня обманываете. Ему без меня тоже плохо, он не может без меня поправиться. Я буду жаловаться на вас.

— Это как вам угодно, — подчеркнуто учтиво поклонился профессор.

 

Нона не помнила, как прошли две недели. Несколько дней она тупо пролежала на диване в каком-то забытьи. Потом пришла в себя и стала приезжать к больнице для того, чтобы просто постоять под окнами. Она даже не знала, в какой палате Митенька, поэтому поочередно стояла под каждым окном. Однажды она случайно услышала от проходящих мимо сотрудников, что профессора срочно вызвали и его несколько дней не будет. Разговаривая между собой, они сетовали, что и старшая сестра, как назло, внезапно заболела и без неё просто завал в больнице. Нона поняла, что это её единственный шанс. Она знала, что распоряжение насчет неё доктор оставлял только старшей сестре, и если та заболела неожиданно, то вряд ли успела передать эту информацию. Она быстро пошла домой, привела себя в порядок и вернулась в больницу. Перед входом она постаралась успокоиться, чтобы произвести впечатление обычной посетительницы. И у неё получилось! Дежурная сестра разрешила ей пройти в палату. У нее дрожали ноги от волнения, но она постаралась взять себя в руки, чтобы не возбудить подозрения. Она дошла до палаты и торопливо открыла дверь. В палате было темно, Митенька спал.

— Сыночек, родной мой! Как ты тут без меня? Что же я глупости спрашиваю, конечно, плохо, — жарко зашептала она, дрожащей рукой трогая его лоб. Она включила свет и увидела лицо сына. Оно её поразило. Митя выглядел совершенно здоровым. Румянец, налитые щеки, блестящие глаза. Её это неприятно кольнуло. Как же так? Две недели провел без родной матери, а выглядит таким упитанным и жизнерадостным? Она смутилась собственных мыслей, но какая-то заноза всё-таки осталась в сердце.

— Мама? Ты как сюда попала? Ты зачем пришла? — ничего не понимая спросонья, спросил Митя.

Обида новой волной захлестнула её. Как он может так говорить? Что значит, зачем пришла? Она так страдала без него, ничего не могла делать, а он задает такие глупые вопросы. Но она снова с усилием отогнала эти неправильные мысли. Нечего, это он из-за болезни так говорит. Просто он немного отвык от неё, это не страшно, это пройдет. Её забота и любовь все вернут, как было.

— Как зачем? — деланно спокойно ответила она, поправляя его волосы. — Заботиться о тебе, ухаживать.

Сын непроизвольно отшатнулся от её руки. Нона закусила губу, злясь на профессора, который так плохо повлиял на Митеньку.

— Не надо, пожалуйста, ничего, у меня здесь всё есть, — умоляюще заговорил Митя, чуть отодвигаясь к стене. — Обо мне здесь хорошо заботятся.

— Ну, разве можно сравнить заботу матери с этими, — она пренебрежительно кивнула головой в сторону двери. — Я теперь никуда не уйду.

Она чувствовала, как силы снова возвращаются к ней. Чувство пьянящего счастья захлестнуло её. Она снова рядом с Митенькой, и теперь уже ничто и никогда не сможет их разлучить. Больше она этого не допустит. Она даже не заметила, как Митя весь съёжился и как обреченно смотрел на неё. Она вышла в коридор и властно позвала медсестру. Когда та пришла, Нона решительным тоном, не допускающим возражений, велела принести раскладушку. Она сказала, что сын нуждается в её постоянном присутствии и уходе. Медсестра попыталась возразить, но Нона накричала на неё, и растерянная сестра пошла за раскладушкой.

Довольная Нона вернулась в палату и хмельным от радости голосом сказала:

— Вот видишь, как всё просто решается.

Мертвенно бледный Митя беспомощно посмотрел на неё и, волнуясь, начал говорить, что он хочет быть один. Ему здесь хорошо, он идет на поправку. Не нужно ей здесь быть.

— Глупости! — отмахнулась Нона небрежно от этого нелепого бормотания. — Хватит того, что я этого дурака профессора послушалась. Мать лучше знает, что нужно её ребенку. А я у тебя хорошая мать. Самая лучшая.

Медсестра принесла раскладушку и постельные принадлежности и попыталась что-то сказать, но Нона бесцеремонно выставила её. Она чувствовала себя всё лучше и лучше. Она навела порядок в палате, перестелила его постель, заставила съесть принесенные бутерброды. Сникший и немного побледневший Митя безропотно сделал всё, что она велела. Нона заметила, что он почему-то стал с трудом дышать, и удовлетворенно сказала:

— Будет мне этот старый хрыч рассказывать, что ты без меня идешь на поправку. Как же! Посмотри, как ты тяжело дышишь. Ну, ничего, сынок, теперь мама рядом с тобой, и теперь всё будет хорошо.

Митя затравленно смотрел на неё и ничего не отвечал. Он с какой-то надеждой поглядывал на дверь, как будто хотел убежать, или надеялся, что кто-то придет. Но Нона этого не замечала, она была рядом с сыном, и это главное. У неё в жизни всё снова было хорошо. Она придвинула свою раскладушку к его кровати и взяла руку сына в свою. Впервые за эти две недели она крепко и спокойно уснула.

Её разбудили какие-то крики и шум в палате. Она открыла глаза и замерла. Над ней навис старенький профессор, который громовым голосом кричал на сестру:

— Кто позволил? Я же отдал распоряжение! Что за безответственность? Я вас, голубушка, уволю к чертовой матери. Эту, — он кивнул на Нону, — к дьяволу отсюда, немедленно.

И он стремительно вышел из палаты. Нона по-прежнему ничего не понимала, но когда протерла заспанные глаза, то с ужасом увидела, что Митина кровать пуста. Сына не было. Она быстро вскочила и выбежала в коридор. Профессора там уже не было, и торопливо сновали сестры и врачи.

— Где мой сын? — кинулась она к пробегающему мимо человеку в халате.

— Вы про мальчика из этой палаты? Он в реанимации.

— Как в реанимации? Он же был вечером здоров! — истерическим голосом закричала Нона.

— Женщина, извините, не до вас. Сами не знаем, как. Внезапное ухудшение состояния. Сестра рано утром обнаружила его без сознания.

Митенька умер через три дня, так и не приходя в сознание. Вскрытие показало, что у него был абсолютно здоровый организм, и причину смерти так и не смогли установить. Нона была безутешна. Она почти весь месяц провела на кладбище на могиле сына. Но уже через месяц активно и энергично собирала документы на усыновление. В одном из отдаленных детских домов она нашла чудесного мальчика. Он был похож на Митеньку как две капли воды. Комиссия по усыновлению не смогла отказать ей, зная её историю. Тем более, когда она клятвенно заверила, что посвятит всю свою жизнь этому ребенку. Всю жизнь, без остатка.

1 комментарий.

  • Армен
    24.08.2021 16:04

    Н-да. Все так. Рождаются ангелочка и все дети. Непомерной ,,любовью» и личным примером порой превращаем ангелочков в инвалидов,а порой—в чудовищ!

Меню